RARUS'S GALLERY

В последней четверти XVII века гравюра на металле интенсивно развивается в южных и западных областях, в Вильнюсе, Чернигове, Киеве. Среди мастеров выделяются Александр и Леон Тарасевичи, Иннокентий Щирский. Их творчество в последние годы привлекает внимание исследователей, как искусствоведов, так и историков, последних потому, что произведения, созданные в 1689 году в Москве одним из этих граверов являются важным источником для изучения политической борьбы тех лет.  Считается, что в Москву в 1689 году приезжали или — что чаще повторяется в литературе — были вызваны два крупных украинских гравера — Леонтий Тарасевич и Иннокентий Щирский. Об этом сообщают научные исследования, общие обзорные работы, справочники. Для примера можно сослаться на такое солидное издание, как «Русский биографический словарь», на академические труды последних десятилетий. Многочисленные повторы не могут сами по себе служить доказательством истинности, возникает желание обратиться к первоисточнику, чтобы узнать, откуда идут эти сведения.

И. Щирский. Конклюзия И. Обидовского. 1691.

Что сообщает следственное дело XVII века

О приезде в Москву в 1689 году гравера с юга России известно из следственного дела Федора Шакловитого. Ценный источник по истории России конца XVII века заинтересовал ученых полторы сотни лет назад. Известный русский историк М.П. Погодин опубликовал часть документов в газете «Москвитянин», полная научная публикация была осуществлена археографом А.Н. Труворовым. Судебному разбирательству предшествовали широко известные исторические события: царевна Софья Алексеевна, соправительница своих младших братьев Иоанна и Петра Алексеевичей, с помощью своих сторонников и прежде всего начальника Стрелецкого приказа окольничего Федора Леонтьевича Шакловитого стремилась забрать власть в свои руки.

«Учала она в дела вступать и в титлах писатца собою без нашего соизволения, к тому же еще и царским венцом для конечной нашей обиды хотела венчаться»,— так писал семнадцатилетний Петр своему брату Иоанну.

Шестого сентября 1689 года Федор Шакловитый был взят под стражу и через пять дней — 12 сентября — казнен. Царевна Софья заключена в монастырь. Сторонник царевны поэт Сильвестр Медведев бежал, 13 сентября был пойман в Дорогобуже и привезен в Москву. Началось следствие, и 30 сентября патриарх Иоаким дополнил его новыми уликами — к розыскному делу были присланы «пять листов печатных из животов его Сенькиных», то есть пять гравюр, принадлежавших Сильвестру Медведеву. Разговор на следствии пошел о гравюрах. Вначале пояснения давал сам Сильвестр. Позднее из города Ахтырки на допрос был вызван полковник Иван Иванович Перекрест. Он поведал следующую историю: после первого Крымского похода — в 7196 году, то есть осенью 1687 года он приезжал на прием к царям Иоанну и Петру вместе с «иными полковниками и старшинами». Его сыновья Данило и Яков говорили перед великими государями рацею, а затем, по указанию Федора Шакловитого, еще одну рацею царевне Софье. Но этого Шакловитому показалось мало, и он «говорил учителю Ивану Богдановскому, которой учил детей его Ивановых, что б он написал книгу и лист к похвале великой государине». Учитель возразил, «де, не напечатав, подать невозможно», и Шакловитый обратился к Перекресту, «чтоб ему о том порадеть». Вернувшись в Ахтырку, полковник «порадел» весьма активно. Чтобы гравировать лист, нужен был исполнитель — гравер, для нас главное действующее лицо этой истории. Все, что сказано о нем в показаниях, приведем дословно:

«И он Иван Перекрест того учителя Якова Богдановскаго посылал в Киев и в Чернигов, что б ему сыскать таких людей которые бы напечатали. И он Яков из Чернигова привез черкашенина  Тарасевича; а как имя ему,— того не упомнит. И тот де черкашенин сделал у него в Ахтырке две доски медныя и вырезал и те доски тот учитель и Тарасевич привезли с ним Иваном к Москве. И теми досками печатали листы».

Кстати, черкасы, черкашенин — наименование украинцев в русских документах второй половины XVI — XVII века.  Листы и «на те листы книжку поднесли великой государыне». Вскоре Перекрест был отпущен из Москвы и поехал в Ахтырку.

«А Ян Богдановский и Тарасевич остались на Москве и жили на Москве многое время. А приехав в Ахтырку, сказывали ему Ивану, что печатали портрет Софьи на орле и герб Федки Шакловитого».

Таким образом, Перекрест назвал тех, кто участвовал в создании и печатании гравюр: это сочинитель книги, рацей и аллегорий учитель Богдановский и гравер Тарасевич или Тарасевич. Показания других лиц мало добавляют к характеристике авторов гравюр, но и не противоречат Перекресту. Сильвестр Медведев:

«А знаменили тот лист украинцы, которых присылал ахтырской полковник Перехрест»; «а печатали черкасы те, которые присланы с большим листом от Перекреста».

Подъячий Семен Надеин:

«В прошлом во 197-м [16891 году, в Великий пост, приежал к Федке Шакловитому на двор ахтырский полковник Перекрест, а с ним черкасы два человека, одного называют Тарасевичем». «А черкасом, которые те цки [доски] резали и листы печатали, Тарасевич с товарищи — как они отпущены с Москвы Федка Шакловитой дал 100 рублей денег, да объярь, да атлас».

И здесь речь идет о двух украинцах — «черкасах», чьи имена мы знаем от Перекреста — это Богдановский и Тарасевич. «Розыскные» документы дополняет книжка, на титульном листе которой читаем: «Дары духа святого вкратце описаны и типом изданы тщанием Даниила и Якова Ивановичов Перекрестов». Это та самая книга, которую Шакловитый рекомендовал сочинить Богдановскому и которая затем вместе с листом была поднесена царевне. Роль Богдановского в сочинении книги и гравюры Перекрест оговорил особо:

«А что на тех листах подписано тщанием детей его Данила и Якова Перекрестов,— и то де велел подписать Федко Шакловитой. А он де Иван ему Федке говорил, что де те труды и тщание не детей его Ивановых и дети его того делать не умеют и подпишет де тот учитель Иосиф Богдановский, которой те листы выдавал к печати».

Имя Богдановского Перекрест называет по-разному: Иван, Яков, Ян, Иосиф. Документы и книга позволяют выявить хронологию событий: первый раз в Москву Перекрест приезжал в «196 году», то есть осенью (после 1 сентября) 1687 года. Вскоре после этого, 1 февраля 1688 года, в Чернигове вышла книга Богдановского (дата на титульном листе). Проходит целый год, потраченный, как видно, на поиски гравера и исполнение подносного листа. Второй раз уже вместе с Тарасевичем Перекрест приезжает в Москву Великим постом, то есть в феврале-марте 1689 года. (Пасха в тот год была 31 марта.) Богдановский и Тарасевич остаются в Москве еще «многое время», по-видимому, до июня 1689 года.

Отвод И. Щирского

Документы, как мы видели, не только не упоминают И. Щирского, но и не дают каких-либо косвенных свидетельств его приезда в Москву вместе с Перекрестом. Когда же и почему сведения об этом появились в литературе? Первый и пока единственный историк русской гравюры Д.А. Ровинский, заслуги которого перед гравюроведением неоценимы, в данном случае допустил ошибку. Не сопоставя слова о двух украинцах с показаниями Перекреста, он в своем первом словаре 1870 года выдвинул неожиданное предположение:

«Не Щирский ли упомянут в деле Перекрестов под именем „черкасы два человека"» . Затем в его последующих трудах гипотеза сменилась утверждением: «Щирский был вызван из Чернигова вместе с Тарасевичем, гравировавшим портрет царевны Софьи».

Мнение Ровинского на долгое время определило биографию гравера. Лишь в последние годы некоторые исследователи отвели от Щирского подозрение в его связях с делом Ф. Шакловитого. Кроме того, Д.А. Ровинский пытался найти среди гравюр Щирского подтверждение своей точки зрения и поставил знак равенства между гравюрой И. Щирского «Конклюзия Обидовского» 1691 года (ГПБ) и несохранившимся подносным листом, гравированным Тарасевичем в Ахтырке и поднесенным в 1689 году царевне Софье. Некоторые авторы осторожно обходят молчанием вопрос о приезде Щирского в Москву вместе с Перекрестом, но общепринятая концепция сказывается в деталях. То с гравюры, исполненной Щирским в Киеве в 1691 году, почему-то пришлось стереть портрет царевны Софьи (История украинского искусства), то у нее оказывается два автора — Тарасевич и Щирский (Словник художников Украины), то конклюзия Щирского без объяснений датируется четырьмя годами—1688—1691 годами (История Украинской ССР). Есть и активные сторонники прежней позиции. Новые аргументы за приезд Щирского в Москву в 1689 году они пытаются найти в «Конклюзии Обидовского». «Конклюзия Обидовского», подписанная и датированная Щирским,— это программа диспута, проходившего в Киево-Могилянской академии в августе 1691 года. Сразу после защиты гравюра была привезена в Москву и поднесена царям Иоанну и Петру. Во главе депутации стоял профессор философии Силуан Озерский, руководивший диспутом-защитой, с ним приехали племянник гетмана Мазепы Иван Обидовский, ученики академии, два гравера. Хотя имена их и не названы, можно предположить, что один из них — автор привезенного тезиса Иннокентий Щирский. Трудно представить себе, что одну и ту же гравюру, имевшую острый политический смысл и даже привлекаемую к следствию, дважды подносили царям: в 1689 — Софье, а затем в 1691 — Иоанну и Петру. Важным аргументом Д.А. Ровинского являются белые места на «Конклюзии Обидовского». Здесь, по его мнению, находился портрет царевны и перечень ее «добродетелей». Такая фигура — маленький щит и большая фигурная рама под ним — есть на многих украинских и польских гравюрах тех лет, например, на портрете И.И. Перекреста работы А. Тарасевича, иллюстрирующем статью,— это место для герба и посвящения под ним. На конклюзии, подготовленной к защите, по обычаю, был гравирован герб какого-то высокого покровителя Обидовского. На экземпляре гравюры, привезенной в Москву, герб и текст решили не печатать, а вместо них внизу приклеили отпечатанное отдельно посвящение царям Иоанну и Петру. «Конклюзия Обидовского» не оставляет никакого места для третьей царствующей персоны. Все изображения на ней подчеркнуто делятся на две симметрично расположенные части. Двум портретам царей соответствуют два святых патрона государей — св. Иоанн и св. Петр, два святых князя — Борис и Глеб, из древней истории взяты изображения братьев-императоров Василия и Константина, Аркадия и Георгия. Все это свидетельствует о том, что она была создана после падения царевны. Итак, не только Иннокентия Щирского следует окончательно освободить от связей с делом Перекреста, но, упоминая его произведение «Конклюзию Обидовского», исполненную в Киеве в 1691 году, забыть о мнимом соавторстве с Л. Тарасевичем, будто бы стертом портрете царевны Софьи и полностью довериться авторской подписи и дате.

Алиби Льва Тарасевича

Хотя документы не сообщают, какой Тарасевич приезжал в Москву вместе с Перекрестом, литература единогласно утверждает, что это был Леонтий Тарасевич. Дело в том, что когда Д.А. Ровинский подготовил к изданию свой первый словарь русских граверов, В. В. Стасов в рецензии 1858 года обратил внимание автора на двух граверов Тарасевичей — Александра и Леонтия. Местом деятельности Александра он назвал Аусбург и Краков, Леонтия — Киев. Исходя из этих данных, Ровинский в поисках гравера Тарасевича, приехавшего с Перекрестом в Москву, остановил свой выбор на Леонтии и включил его в словарь 1870 года. Правда, если бы ученый последовал совету, данному Стасовым в той же рецензии, и обратился к статье А.И. Максимовича, напечатанной в 1850 году в сборнике «Киевлянин», он узнал бы, что, по мнению этого знатока южнорусской книжной старины, Лев Тарасевич до 1690 года работал в Вильно и лишь затем переехал в Киев. Однако Ровинский не учел замечания Максимовича. Публикатор дела Ф. Шакловитого археограф А.Н. Труворов настойчиво подчеркивал, что документы не дают оснований называть безымянного Тарасевича Леонтием.

Неизвестный гравер. Конклюзия Кариона Заулонского. 1693.

В 1920-е годы специалист по украинской книге и графике П.Н. Попов сопоставил мнения Максимовича и Ровинского и привел сведения, подтверждающие, по его мнению, правоту украинского исследователя. Однако в дальнейшем сомнения были отброшены и Леонтий Тарасевич вошел в число русских граверов. Это он был вызван в Москву в 1689 году, и поэтому ему приписывается авторство гравюр, связанных с правлением царевны. Как непреложный факт, подчиняющий себе все остальные сведения о гравере, трактуется поездка в Москву в монографии о Леонтии Тарасевиче. А что если, отрешившись от общепринятого мнения, критически сопоставить все то, что известно о гравере? Документы о Л. Тарасевиче пока еще не выявлены — это дело будущего, и единственным источником, отмечающим вехи его жизненного и творческого пути, являются произведения. Прежде всего требуется уточнить имя гравера. Он подписывался латинскими буквами «LT» или «Leo Tarasewicz», редко «Leo», то есть Лев. Имя Леонтий (Львиный) не встречается ни на одной гравюре художника. Оказывается, Максимович был прав: гравера, о котором идет речь, звали Лео (Лев). В 1680-е годы Леон Тарасевич работает в Вильно. Во второй половине 1680-х его деятельность связана с Академией св. Иисуса. Так же как в Киевской, Московской и других европейских академиях, в Виленской академии проходят диспуты-защиты. Ко дню защиты в академической типографии издаются книжки, включающие тезисы выступлений, печатаются большие гравюры-программы-конклюзии. Вот в этих-то изданиях, всегда точно датированных временем защиты, принимал участие Лев Тарасевич. Так, в июне 1688 года в Академии под руководством Захария Модзалевского состоялась защита бакалавра философии и метафизики Георгия Гринкевича. Защита проходила «под покровительством овеянного славой высокопоставленного господина секретаря казначейства Георгия Лаврентия Земля из Землеслова», и портрет высокого покровителя, гравированный Л. Тарасевичем, был приложен к реферату «Conclusiones ex universa philosophia».

Л. Тарасевич. Конклюзия Р. Олехновича. 1689.

В мае 1689 года к защите Рафаила Михаила Олехновича, состоявшейся под руководством доктора философии Георгия Станиславского, гравирована конклюзия — большой лист с подписью «Leo Tarasewicz sculp» м. И портрет Г. Земли, точно датированный благодаря вновь найденной книжке в собрании РГБ, и «Конклюзия Олехновича» показывают, что летом 1688 — весной 1689 года, в то время, когда Богдановский привез неизвестного Тарасевича из Чернигова в Ахтырку и после исполнения подносной гравюры вместе с ним отправился в Москву, Лев Тарасевич жил и работал в Вильно. Лишь в 1695 году книга с его гравюрами издается в Чернигове. В 1702—1703 годах он гравирует Патерик и другие книги в Лаврской типографии в Киеве, где, вероятно, и умирает после 1703 года. Следует отметить, что и в киевский период гравер продолжал подписываться латинскими буквами «LT», «Leo Tarasewicz».

Может быть, Александр Тарасевич?

С тех пор как Д. А. Ровинский включил Леонтия Тарасевича в «Словарь русских граверов», оставив Александра Тарасевича за его рамками, последнего нередко относят к числу польских граверов ’ Между тем А.М. Максимович отметил, что в 1688 году он перебрался из Вильно в Киев Действительно, с конца 1679-го до середины 1680-го года есть множество датированных и подписных гравюр Александра Тарасевича, исполненных в Вильно. В 1684 году книга с его гравюрой издается в Замостье, в 1685 — в Слуцке, в 1686 — в Кракове. Затем след художника пропадает. Д.В. Степовик, считая вслед за А.М. Максимовичем, что в 1688 году Александр Тарасевич перебрался в Киев, приписывает ему гравюры киевских изданий 1688, 1690, 1691 годов. Работа в Киеве в 1688 и 1690 годах не могла помешать Александру Тарасевичу отправиться в Ахтырку и Москву летом 1688 — весной 1689 года. Однако следует подчеркнуть, что нет ни одной киевской гравюры с подписью А. Тарасевича, поэтому его пребывание в эти годы в Киеве остается гипотезой. Портрет, обнаруженный недавно в Варшаве и опубликованный Д.В. Степовиком, пролил новый свет на события 1689 года. На гравюре — знакомый по документам ахтырский полковник Иван Иванович Перекрест. Портрет не только подписан Александром Тарасевичем, но, на наше счастье, имеет дату: 1689 год! Следовательно, Александр Тарасевич именно в это, интересующее нас, время встречался с Перекрестом, был там, где находился энергичный полковник. Место пребывания последнего в злополучном 1689 году хорошо известно: он жил в Ахтырке, дважды выезжая из нее в Москву— ранней весной 1689 года для поднесения гравюры царевне Софье и осенью, чтобы нести за это ответ перед следствием. Русский стихотворный текст «На герб вельможного стольника и полковника» заканчивается так:

«Милостивому добродеви моему от трудов своих вырезанный сей контрфет в дар приношу нижайший слуга Александр Тарасевичъ».

Текст посвящения подчеркивает личное знакомство автора и изображенного . Это единственная гравюра Тарасевича с русской подписью. Обычно гравер подписывался латинскими буквами «Tarasewicz» или «Tarasowicz». Польские словари граверов называют его «Tarasiewicz», что соответствует написанию имени гравера в розыскных делах — «Тарасевич». Портрет Перекреста позволяет предположить, что неизвестный Тарасевич, привезенный Богдановским из Чернигова в Ахтырку, отправившийся затем вместе с Перекрестом в Москву и, наконец, возвратившийся из Москвы назад в Ахтырку, и был Александр Тарасевич.

Московские гравюры Тарасевича

А. Тарасевич. Портрет В.В. Голицына. 1689.

В документах следственного дела упомянуты и частично описаны три гравюры, исполненные Тарасевичем в Ахтырке и в Москве: большой подносной лист, портрет царевны Софьи «на орле» и образ Федора Стратилата с гербом Федора Шакловитого. К ним обычно присоединяется портрет кн. В.В. Голицына: Все эти гравюры, по инерции общепринятой концепции, считаются произведениями Леонтия Тарасевича. Теперь мы должны взглянуть на них с других позиций: не опровергнут ли произведения неведомого Тарасевича новое авторство? Или, может быть, они как-то сумеют подтвердить, что их создателем был Александр Тарасевич? Подносной лист, гравированный в Ахтырке в 1688—1689 годах, не дошел до нас. По описанию можно судить только о его содержании — важном свидетельстве политической борьбы того времени. О манере исполнения мало говорит и портрет царевны на орле, в настоящее время известный по небольшой репродукции, опубликованной в 1895 году Д.А. Ровинским. Вторую гравюру, исполненную после отъезда Перекреста на дворе у Ф. JI. Шакловитого, описывает секретарь последнего Семен Надеин:

«А на другой цке [доске] вырезан образ святого мученика Феодора Стратилата, а в подножии у него воинская сбруя — литавры, и знамена, и копья, и иное ружье».

Уникальный экземпляр гравюры, отвечающий этому описанию, сохранился в собрании Д.А. Ровинского (ныне в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина). Он был опубликован ученым-собирателем гравюр в издании «Материалы для русской иконографии», а затем как портрет Федора Шакловитого включен в «Словарь русских гравированных портретов». Ровинский считал, что святому приданы черты начальника Стрелецкого приказа, проверить его предположение невозможно, так как достоверных портретов Федора Шакловитого не сохранилось. Под изображением святого, как принято на украинских подносных гравюрах,— герб, позволивший Перекресту, по обычаю тех лет, назвать гравюру «герб Федки Шакловитого». Герб окружен военной арматурой — мотив чрезвычайно характерен для украинских гравюр тех лет, он встречается на гравюрах Щирского и других мастеров.

А. Тарасевич. Портрет И.И. Перекреста. 1689.

Но здесь не только состав предметов, по их расположению и рисунок почти полностью совпадает с обрамлением портрета И. Перекреста, исполненного А. Тарасевичем в том же 1689 году: те же знамена и копья, так же в обе стороны смотрят дула пушек, а внизу лежат барабаны и ядра, та же форма у фигурного щита слева. Никакой авторской подписи — и это следует особо подчеркнуть — на листе нет, а сходство обрамления подтверждает авторство Александра Тарасевича. Гравюра — и здесь нужно согласиться с Д.В. Степовиком — была, по-видимому, исполнена ко дню святого патрона Федора Шакловитого, который празднуется 8 июня (не случайно в рамке текст молитвы святому — тропарь). Если так, то в начале июня А. Тарасевич и Богдановский еще находились в Москве. На следствии не фигурировал портрет князя Василия Васильевича Голицына — главного деятеля времени правления Софьи. Среди гравюр, принадлежавших Сильвестру Медведеву, портрета не было. Один из гравированных портретов В.В. Голицына, хранящийся ныне в собрании Национальной библиотеки Варшавы, исполнен Александром Тарасевичем — он имеет подпись «АТ» Это еще одно веское доказательство того, что Александр Тарасевич в 1689 году приезжал в Москву. «Образ князя преславного», который «во всех странах отныне будет славою сияти», мог быть гравирован А. Тарасевичем в июне 5 689 года, когда чествовали Голицына, вернувшегося с войсками из Второго Крымского похода. Текст на портрете близок панегирикам, сложенным в это время Карионом Истоминым. Надпись вокруг портрета почти дословно входит в панегирик. Фраза, заканчивающая стихи «на герб Голицыной» на портрете: «Честь Голицыных везде прославити»,— звучит в панегирике: «В вечну честь славу Голицыных рода». Текст категорически опровергает датировку портрета, предложенную в 1930-х годах историком украинской гравюры В. Сичинским и повторенную недавно Д.В. Степовиком (Киев, 1691 год). В это время князь находился по пути в ссылку, и панегирические надписи о славе и чести рода Голицыных звучали бы горькой насмешкой. Гораздо больше, чем варшавский портрет, опубликованный недавно, известен второй гравированный портрет В. В. Голицына, хранящийся в Государственной Публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. Впервые в печати он появился в 1873 году, а позднее был воспроизведен в технике гелиогравюры в «Розыскных делах Федора Шакловитого». Вслед за Ровинским, портрет считают работой Леонтия Тарасевича, исполненной в Москве в 1689 году или, по другому варианту, в Чернигове в 1687-м. Теперь, когда для авторства Леона Тарасевича нет никаких оснований, гравюра представляет загадку для исследователей. С портретом, подписанным «А.Т.», они похожи как два брата-близнеца: то же изображение, то же обрамление, тот же русский текст; разница лишь в деталях: в форме пуговиц, расположении теней и т. п.

[И. Щирский?]. Антиминс. Середина 1690-х годов.

Можно согласиться с В. Сичинским, считавшим, что это копия с гравюры Александра Тарасевича. Но когда неизвестный гравер исполнил эту копию, сказать трудно. Она или была сделана почти одновременно с оригиналом, как его вариант, или могла появиться лишь через столетие, в конце XVIII века, в период возрождения интереса ко времени регентства царевны Софьи. Следует упомянуть еще одно произведение — рисованный портрет царевны Софьи на орле с подписью: «делалъ сие в мае 719 изографъ Тарасевичъ». Можно утверждать, что рисунок с подписью — подделка конца XIX века. Подделка прежде всего потому, что на крыльях орла рядом с царскими портретами расположены портреты двух главных сторонников Софьи: Федора Шакловитого и Василия Голицына. В какой бы среде ни создавался рисунок (издатель называет его «рисунком первых поморских писем»), социальные нормы искусства XVII века не могли допустить подобное уравнение царствующих особ и простых смертных.

Неизвестный художник.

Портрет царевны Софьи на гербовом орле. Рисунок.

Характер портретов, выполненных в реалистической манере конца XIX века, так же как шрифт, подтверждает, что это подделка, притом не слишком искусная. Быть может, на ней не стоило бы останавливаться, но она показывает популярность темы царевны Софьи и художника Тарасевича во второй половине XIX — начале XX века. Итак, две подписные гравюры Александра Тарасевича — портреты И. И. Перекреста (1689) и В.В. Голицына — дают основания считать, что он приезжал в Москву в 1689 году, где гравировал портрет царевны Софьи на орле и изображение Федора Стратилата, посвященное Федору Шакловитому. Следует полностью освободить от связей с Перекрестом граверов Леона Тарасевича, до середины 1690-х годов работавшего в Вильно, и Иннокентия Щирского. Таким образом, конкретизируются русско-украинские связи в конце XVII века. Трудно удержаться, чтобы не сказать в конце несколько слов о всесильном методе повторения. Сколько раз бездумно повторяются положения, не имеющие под собой никаких доказательств, сколько сил потрачено, сколько остроумных и невероятных гипотез построено, чтобы еще раз защитить привычную точку зрения. История о гравере Тарасевиче не единственная, где метод повторения демонстрирует свое могущество.

---

P.S. КОРОТКАЯ СПРАВКА:

Ядром русской военной силы в XVII веке были стрельцы, которые не раз отличались на поле брани и в мирной гарнизонной службе, однако они к концу столетия превратились в «государство в государстве», в образования, мало подчинявшиеся правительству и представлявшие собой некий род «вольницы». На этих буйных, малоуправляемых людей и решила поставить Софья. С помощью приближённых бояр удалось разыграть классический русский бунт — «бессмысленный и беспощадный». Был распространён слух, будто «Ивашка Нарышкин издевался над царевичем Иоанном, примерял его корону, а потом несчастного то и порешил». Громадные толпы пьяных стрельцов ворвались в Кремль. Наталья Кирилловна бросилась к образам, губы её в отчаянии едва шевелились, и скорбные звуки никак не слагались в слова молитвы. Толпа на площади ревела о смерти Иоанна. Думные бояре, заседавшие в Кремле, решили немедленно показать обоих братьев разъярённым бунтовщикам. Доведённая до отчаяния царица в сопровождении патриарха вывела обоих сыновей на Красное крыльцо. Шестнадцатилетний больной Иоанн дрожал от испуга, его загноившиеся подслеповатые глазки моргали от напиравших слез. Пётр смотрел смело, и лишь подёргивание лицевого нерва указывало на сильное внутреннее потрясение. Однако пьяную толпу легко спровоцировать на беспорядки, но трудно успокоить. После небольшого затишья агенты Софьи стали требовать выдачи изверга Ивана Нарышкина, который глумился над царевичем. Бунтовщики снова бросились штурмовать Красное крыльцо. Их попытался остановить князь Долгорукий, однако безумная толпа пронзила десятками копий грузное тело князя, и ручьи крови обагрили ступени. Это была первая жертва кровавого бунта. Два дня лютовали бунтовщики в Москве, убивая и грабя жителей. Нарышкины были разгромлены — страшной смертью погибли Матвеев, Иван Кириллович. Царица заперлась с сыном во дворце, дрожа от страха.

Любимый начальник стрельцов, Хованский, передал думе просьбу — видеть на престоле обоих братьев. Но по болезненному состоянию старшего царя и по малолетству второго управление передавалось Софье. По правилам приличия долго отказывалась царевна от оказанной ей чести, а потом не выдержала да и повелела имя своё писать с именами государей, ограничиваясь титулом «великой государыни, благоверной царицы Софьи». Трудно власть завоевать, но ещё труднее её удержать. Последующие пять лет прошли в борьбе со стрелецкой вольницей. Разбуженная самой Софьей, толпа долго не желала утихать, почувствовав свою силу. Снова царице пришлось пойти на хитрость, снова проливать реки крови, хотя образованная и неглупая, она понимала, что долго «сидеть на штыках нельзя». Её взоры уже устремлялись на Запад, Софья уже была близка к реформам, к желанию вытащить Русь из болота рутины, но руки у неё оказались связанными внутренней смутой. Князь Хованский, испытывавший влияние крупного раскольника Никиты Пустосвята, требовал назначения прилюдных споров о вере. Для Софьи, выросшей на никонианских реформах, возвращение к старому было неприемлемо, но отказать впрямую всесильному начальнику стрельцов она не могла. Пришлось прибегнуть к провокации. С помощью верного Василия Голицына, роман с которым разгорелся с новой силой, она заманила Никиту Пустосвята в Грановитую палату, где и прошла дискуссия священника раскольника с патриархом. Причём Софья грубо вмешивалась в разговор духовных лиц и в конце обвинила Никиту в рукоприкладстве. Через несколько дней священник был схвачен, обвинён в покушении на патриарха и казнён. Оставалось расправиться с «псом», который когда то оказал Софье неоценимую услугу, возведя её на престол, — с Иваном Андреевичем Хованским. С присущим ей коварством она осуществила ещё одно грязное убийство, которое могло стоить ей самой жизни. Под Новый год, а этот праздник в то время на Руси праздновался 1 сентября, царский двор укатил в Коломенское. Народ волновался, такого никогда не бывало, чтобы государи покидали своих подданных накануне торжественных дней. Софья же затаилась в Коломенском и пристально следила через верных слуг за Хованским. Ивану Андреевичу было предложено заменить царицу на традиционном молении в честь праздника — прекрасный повод обвинить князя в превышении власти. Однако Хованский учуял расчёт царицы, но уберечься всё таки не смог. По её приказу он вынужден был выехать в Коломенское, где и нашёл свою смерть.

На место бывшего начальника стрельцов Софья назначила преданного, но очень недалёкого Федора Леонтьевича Шакловитого. Высокий, стройный, с выразительными чертами лица, он отличался именно той энергетической красотой, которая так нравится женщинам. Ради него Софья отвернулась от своего прежнего возлюбленного Василия Голицына, который, не в пример Федьке Шакловитому, был мудрым и трезвым политиком. Не пылкая страсть связала князя Василия Васильевича много лет назад с царевной Софьей, а скорее тщеславие, желание обладать высокопоставленной особой. Но ум царицы, её сила надолго и прочно привязали Голицына, и теперь, когда Софья нашла себе нового любовника, Василий Васильевич искренне страдал. Трагедией обернулось для Софьи предательство единственного друга. Приближались решающие битвы за власть со взрослеющим Петром, а она осталась без опоры.

Наталья Кирилловна проживала в Преображенском. Изредка из села доходили сведения, что юный царь забавляется с потешными полками, много пьёт, дебоширит и вообще лишён всякой солидности, свободно сходится с простолюдинами. Софья все больше и больше убеждалась в том, что именно она, со своим умом необходима русскому государству. Заговор, составленный царицей против Петра, не удался. Справедливости ради стоит сказать, что молодой Пётр вёл себя не слишком мудро, но в решающий момент возле него оказались опытные люди. Россия хотела видеть на престоле сильного энергичного правителя и с трудом смирялась с женской властью. Сказывались и многолетние русские традиции, и личное необаяние Софьи, неумение её ладить с приближёнными. Царицу постепенно предавали все — близкие бояре, стрельцы, патриарх. Когда Софья поняла, что поражение неизбежно, она решила запросить мира, но послы словно растворялись в Троицком, где Пётр спасался от провокаций царицы. Тогда Софья сама поехала на переговоры в монастырь, но её не пустили. Как бы ни была взбешена царица, оставшись совсем одна, она ясно увидела, что сопротивление бесполезно и поселилась в Новодевичьем монастыре. Последний всплеск стрелецких волнений Россия пережила весной 1698 года. Софья ждала этих выступлений и, хотя не принимала активного участия, надеялась, что ненавистный Пётр не сможет удержаться у власти, что разочарованные и просветлённые соотечественники падут у её ног, призывая на трон. Однако и последнее восстание закончилось кровавыми расправами. А Софья не была забыта: перед её кельями царь повелел повесить 195 человек, из которых трём, висевшим перед самими её окнами, вложены были в руки показания о письмах, которые писала царица, подстрекая к бунту. И долго, целых пять месяцев, имела возможность царица любоваться на истлевающие человеческие тела и вдыхать едкий трупный запах. Вскоре царица Софья стала инокиней Сусанной, имя всесильной владычицы было забыто. Россия вступила в Петровскую эпоху.

В книге Бориса Заболотских "Русская гравюра" (М., 1993) есть небольшая главка:

ЦАРЕВНА СОФЬЯ И КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ ГОЛИЦЫН

В 1801 году россияне получили возможность узнать, как выглядела царевна Софья (1657-1704), старшая сестра Петра Великого, отчаянно отстаивавшая в борьбе с ним свое право на трон. Изображение, ее появилось в альбоме «Пантеон российских авторов». На портрете, гравированном И. Розоновым, она представлена в венце и горностаевой шубе. Черты лица довольно тонкие и правильные, выражение приятное. В сопроводительном тексте, составленном нашим будущим знаменитым историографом Н.М. Карамзиным, говорилось:

«Здесь не место описывать характер Софьи — одной из величайших женщин, произведенных Россией. Скажем только, что она по уму и свойствам души своей достойна была называться сестрою Петра Великого. Но ослепленная властолюбием, хотела одна повелевать, одна царствовать, и наложила на историка печальный долг быть ее обвинителем. София занималась и литературою: писала трагедии, и сама играла их в кругу своих приближенных. Мы читали в рукописи одну из ее драм, и думаем, что царевна могла бы сравняться с лучшими писательницами всех времен, если бы просвещенный вкус управлял ее воображением».

Царевна Софья. Портрет из "Пантеона российских авторов" П. Бекетова.

Гравировал И. Розанов.

Первым, кто усомнился в достоверности портрета царевны Софьи в «Пантеоне российских авторов», был петербургский собиратель Н.П. Дуров. В середине прошлого века ему удалось раздобыть гравюру с изображением сестры Петра Великого, но совсем иного обличья: черты лица грубы, выражение сурово, в косящих глазах при всем желании не уловить отблески ума гибкого и необыкновенного. Сама голова посажена на короткую толстую шею. Поскольку нижний край листа был оторван, то установить имя гравера не представлялось возможным. Но судя по грубости штриха портрет был выполнен еще при жизни Софьи. На эту же мысль наводила круговая надпись, охватывавшая изображение:

«Софья Алексеевна Бжю млстю Блгочестивейшая и вседержавнейшая великая гдрня црвна и великая кнжна всея велик я малыя и белыя Роси самодержица...»

Дальше нет смысла пересказывать надпись, чрезвычайно длинную и пышную в традициях эпохи. Чтобы убедиться в справедливости своих предположений, Дуров обратился за «справкой» в Граверное отделение Публичной библиотеки. Визит оказался полезным: обнаружилась точно такая же гравюра, притом с подписью: «гравировал пятова возраста ученик А. Афанасьев». Это значило, что гравюру выполнил ученик старшего класса Академии художеств и что дальнейшие следы, стало быть, надо искать в ее стенах. Действительно, а архиве Академии художеств отыскался формуляр молодого гравера, содержавший путеводную информацию:

«Афанасий Афанасьевич Афанасьев, сын солдата команды Зимнего дворца, родился 16 февраля 1758 года. Шести лет поступил в первый возраст учеников Академии художеств. В 1773 году с переходом в четвертый возраст стал обучаться в гравировальном классе, где пользовался уроками Энрикеза, которого в 1775 году сменил приехавший из Парижа пансионер Академии Степан Фадеевич Иванов. В том же году Афанасьев исполнил «Девочку с куклой» Греза, а в 1777 году скопировал для упражнения в искусстве владения резцом портрет Софьи. Эстамп выполнен на меди к годичному экзамену и продавался на выставке в Академии по тридцати копеек за экземпляр».

Царевна Софья (1657-1704). Гравировал А. Афанасьев в 1777 году

с оригинала Л. Тарасевича.

По овалу надпись, представляющая Софью как самодержицу.

В медальонах семь аллегорических фигур, изображающих

Разум, Благочестие, Щедрость, Великодушие, Целомудрие, Правду,

Надежду Божественную.

Так выяснилось, что гравюра выполнена не при царевне Софье, а много позднее, но с оригинала XVII века. Молодой историк М.И. Семевский, заинтересовавшийся этим фактом, провел целое научное исследование. В частности, он обнаружил «разыскное дело» 1690 года Сильвестра Медведева — одного из самых близких к Софье людей, в котором раскрывалась история того, как появился на свет гравированный портрет сестры Петра Великого. Суть ее такова. В 1689 году в Москву был приглашен черниговский гравер Леонтий Тарасевич для снятия «парсуны» (от слова «персона») с царевны Софья. Трудился он тайно, на загородном дворе ее возлюбленного Федора Шакловитого неподалеку от Ново-Девичьего монастыря. Он же и подсказал поместить вокруг изображения царевны семь аллегорических фигур, указывающих на ее добродетели: «Разум», «Целомудрие», «Правда», «Надежда Божественная», «Великодушие», «Щедрость», «Благочестие». Тогда же с доски было сделано несколько десятков оттисков: на атласе, тафте, об’яри (плотная шелковая ткань), а также на бумаге. Они широко раздаривались приближенным царевны. Один оттиск Шакловитый отправил в Голландию, амстердамскому бургомистру Николаю Витсену с просьбой снять с портрета копию, приобщив к нему немецкие и латинские подписи. Заказ выполнил гравер Авраам Блотелинг. Он оттиснул более сотни листов с портретом Софьи — большая часть их была отправлена в Москву, остальные остались в Голландии. В 1689 году Софья, покушавшаяся на жизнь Петра, была схвачена и заточена в монастырь под именем Сусанны. Ее гравированные портреты в царском облачении объявили крамольными и начали их изъятие. Никто не посмел ослушаться царской воли — и почти все листы, выполненные Тарасевичем и Блотелингом, погибли. Почти, но, как показало время, не все. По некоторым сведениям сохранилась гравюра Тарасевича в ризнице церкви села Деднова, в поместье боярина П.А. Головина. Сбереглось и несколько гравюр Блотелинга. Одна — в Лейдене, у местного собирателя, другая — в Публичной библиотеке. Этот лист поднес ей князь А.Я. Лобанов-Ростовский, купивший его на каком-то аукционе в Европе за тысячу рублей! В 70-е годы прошлого столетия «блотелинговским портретом» завладел Д.А. Ровинский. Он приобрел его у известного немецкого антиквария Мюллера за 120 флоринов. Возможно, это тот самый экземпляр, что находился в Лейдене. А потом произошло просто невероятное.

Царевна Софья. Работа голландского мастера А. Блотелинга (1689)

с оригинала Л. Тарасевич. Русские надписи заменены латинскими.

Сохранились всего 3 листа этой гравюры. Четвертый был обнаружен

совершенно случайно, так как не имел никакой надписи и многие принимали

изображенную персону за русского царя.

Петербургский собиратель М.Н. Похвиснев, будучи в Берлине, походя обратил внимание на выставленную на продажу в лавочке местного антиквария старинную гравюру, изображавшую молодого человека в царском облачении. Карандашная надпись, сделанная на нижнем крае листа самим антикварием, гласила: «Один неизвестный русский царь». За анонимный портрет Похвиснев заплатил полтора талера. Каково же было его ликование, когда по возвращении в Петербург выснилось, что он приобрел редкость из редкостей — портрет правительницы Софьи. Берлинский антикварий Штатгарт, узнав, какую он допустил оплошность, от огорчения заболел и вскоре умер. Не меньшую редкость представляет собой другая работа Леонтия Тарасевича, также имеющая самое непосредственное касательство к царевне Софье, — изображение ее первого возлюбленного, князя Василия Васильевича Голицына (1633-1713 гг.). Сохранились всего два оригинала оттиска. Один сберегался у директора Московского архива Коллегии иностранных дел А.Ф. Малиновского (потом поступил в Публичную библиотеку), другой — у собирателя П.Ф. Карабанова (по завещанию вошел в коллекцию Эрмитажа). С гравюры, принадлежавшей Малиновскому, было снято несколько копий. Впервые — в 1821 году. Заказчиком выступил Платон Петрович Бекетов, намеревавшийся поместить изображение В.В. Голицына в подготовленный к печати альбом «Собрание портретов россиян знаменитых». Копия эта  —  весьма посредственна по качеству и не точна: в правой руке князя отсутствует булава, зато в левой появилась книга с надписью:

«Договор о вечном мире между Россией и Польшею, заключен в Москве».

В аннотации говорилось — подпись под изображением князя В.В. Голицына сочинена царевной Софьей. Спустя пятнадцать лет художник К.Я. Тромонин снял новую копию. На сей раз по заказу самого Малиновского для его статьи в седьмой части «Трудов Общества Истории и Древностей Российских». В 1839 году Тромонин поместил эту гравюру в своей книге «Очерки с лучших произведений живописи, гравирования, ваяния и зодчества», с пояснением:

«Портрет этот должен быть самый вернейший, потому что подлинник выгравирован при жизни Голицына, может статься, был заказан им самим; ибо вельможа сей был в свое время покровителем художеств. Он еще тем важен, что есть из первых произведений русского мастера, подражавшего изящному стилю резца иностранных граверов, бывших в России при Петре I и вскоре по смерти его».

Существует гравюра, на которой одновременно присутствуют и царевна Софья и князь Голицын. Сюжет ее довольно замысловат. В верхней части гравюры представлены Святая Троица и сонмы ангелов. Чуть ниже размахнул крылья двуглавый орел. На груди его Богоматерь со щитом в левой руке и пучком молний в правой, которые она мечет на татарское войско, помогая сражающемуся Георгию Победоносцу. На правой стороне листа — царевна Софья, позади нее стоят царица Наталья Кирилловна, патриарх всея Руси, митрополит, а еще далее — теснятся людские толпы. Все с умилением взирают на ратные подвиги Георгия Победоносца, поразительно схожего с князем Голицыным.