Баннер

Сейчас на сайте

Сейчас 153 гостей онлайн

Ваше мнение

Самая дорогая книга России?
 

Апостол. Франциск Скорина. Вильна, март 1525.

Апостол (починаеться книга Деяния и Посълания апостольская зовемая Апостолъ, з Божию помочью справълена доктором Франъциском Скориною с Полоцька. Acta Apostolorum). Вильно, типография Франциска Скорины в доме наистаршего Бурмистра и почтиваго мужа Якуба Бабича, март 1525. 8° (16 см.), 352 лл. Фолиация кирилловскими цифрами в 3 счета (с ошибками) на лицевой стороне листа в верхнем правом углу. Сигнатуры нет. Строк: 19. Шрифт: 52-53 мм. Иллюстраций нет. Заставки и виньетки: 288 оттисков с 26 досок. Инициалы помещены в рамках на фоне с фигурами: 429 оттисков с 85 досок. Двукрасочная печать.  Как сказано в послесловии, книга «выложена и вытиснена» «во славном месте виленском… працею и великою пилностию доктора Франциска Скорины с Полоцка». В конце приложен Сборник или месяцеслов. Летопись об издании книги помещена после послания апостола Павла к Евреям (на обороте л. 187). В книге большое количество изящных заставок, помещенных перед каждым из разделов. Титульный лист и часть текста напечатаны киноварью. Малый формат «Апостола» (16 см.) свидетельствует о том, что издание предназначено для домашнего чтения. Последняя известная нам книга белорусского просветителя. Палеотип, первое издание Апостола на церковнославянском языке!

Библиографические источники:

1. Книжные сокровища ГБЛ. Выпуск 1. Книги кирилловской печати XV-XVIII веков. Каталог, Москва. 1979, № 8

2. Ищем купить. Our desiderata. Доклад П.П. Шибанова. Издание АО «Международная книга». Москва, Мосполиграф, типо-цинкография «Мысль печатника», [1927], № 18. ... 150 руб.

3. Титов А.А. Старопечатные книги по Каталогу А.И. Кастерина, с обозначением их цен. Ростов, 1905, №5 … 600 р.!!!

4. Строев П. «Описание старопечатных книг славянских и российских, находящихся в библиотеке графа Ф. А. Толстова», М., 1829, № 12

5. Каратаев И. «Хронологическая роспись славянских книг, напечатанных кирилловскими буквами. 1491-1730». Спб., 1861, № 14

6.  Ундольский В.М. «Хронологический указатель славяно-русских книг церковной печати с 1491 по 1864-й год». Выпуск I-й. Москва, 1871, № 17

7. Сахаров И.П. Обозрение славяно-русской библиографии. Выпуск четвёртый. Хронологическая роспись славяно-русской библиографии. Издания, напечатанные кирилловскими и русскими буквами, с 1491до 1731 года. СПб, 1849, № 13

8. Каратаев И. «Описание славяно-русских книг, напечатанных кирилловскими буквами». Том первый. С 1491 по 1652 г.г., Спб., 1883, № 18

9. Немировский Е.Л. Книги кирилловской печати 1491-1550. Москва, 2009, № 40

10. Сопиков В.С. Опыт российской библиографии. Редакция, примечания, дополнения и указатель В.Н. Рогожина. Т.1-2, Ч.1-5, СПБ, издание А.С. Суворина, 1904-1906, № 72

11. Издания кириллической печати XV-XVI вв. (1491-1600). Каталог книг из собрания ГПБ. СПБ, 1993, № 14


С художественно-технической стороны книги Скорины заметно выделяются среди первых и даже позднейших славянских изданий. Скорина учел опыт оформления рукописных и современных ему западноевропейских и славянских печатных книг, их достижения он творчески использовал в своей издательской деятельности и ввел также много собственных новшеств. Все книги Скорины имеют титульные листы, где между прочим указывается имя переводчика, что вообще является редким случаем в книгах религиозного содержания. Среди первых печатных книг издания Скорины выделяются также тем, что они снабжены отлично выполненными повествовательными гравюрами. В этом отношении книги Скорины стоят в одном ряду с лучшими венецианскими изданиями, которые выполнялись на высшем уровне типографской техники того времени. «То изящество рисунка, то мастерство гравюры, которые на столь короткое время проблистали в изданиях венецианских и скорининских,— писал известный художественный критик В. В. Стасов,— никогда уже больше не повторились ни в одном издании церковнославянской печати в течение всей второй половины XVI, всего XVII и первой половины XVIII века». Важным средством художественного оформления книг Скорины служили заставки, которыми особенно богаты позднейшие, виленские издания. В заключительной части «Апостола», например, на 32 страницах помещено 47 заставок, 19 рисунков, причем 4 из них отпечатаны красной краской. Художественным оформлением «Апостола» особенно восхищался В. В. Стасов, который указывал, что тут «заглавные буквы, герб Скорины и монограмма с буквой Т выполнены так нежно, так тонко, с таким удивительным вкусом, что превосходят все награвированное в подобном же роде в Библии». Для украшения своих книг Скорина употреблял в начале разделов большие буквы-инициалы, которые выступают обыкновенно в нескольких видах. Украшения в этих буквах состоят преимущественно из плодов, цветов, листьев, рыб, птиц, зверей и людей. Такие буквы-инициалы особенно часто употребляются в виленских изданиях Скорины. В своих последних книгах Скорина использовал также и красную краску для выделения наиболее важных частей текста. Печатные книги Скорины распространялись в Белоруссии, на Украине, в Литве и в Московском государстве. Они также переписывались от руки, причем библиографам известны и такие рукописные копии скорининских книг, печатные оригиналы которых не сохранились до нашего времени. В марте 1525 г. Франциск Скорина окончил печатать Апостол; сохранилось 10 экземпляров этой книги, которые находятся в библиотеках Москвы, Санкт-Петербурга, Вильнюса, Львова и Лондона. Как и «Малая подорожная книжка», Апостол напечатан убористым, но исключительно четким шрифтом в удобном и изящном формате — в 8-ю долю листа.

Это наши отечественные «эльзевиры» (так называют малоформатные книги прославленных голландских издателей XVII в.). Апостол — последняя известная нам книга белорусского просветителя. Больше он ничего не печатал. Или, по крайней мере, мы до сих пор не нашли более позднего его издания. Скорина жил еще долго, и жизнь эта в соответствии с нравами эпохи была бурной. Во второй половине 1520-х гг. просветитель служил личным секретарем и врачом виленского епископа Яна из князей литовских. Тогда же он женился на Маргарите — вдове одного из членов виленского магистрата. За дом супруги, стоявший на центральной в городе рыночной площади, пришлось судиться с родственниками жены. Затем Скорина поступил на службу к прусскому герцогу Альбрехту и уехал в Кенигсберг. Оттуда вскоре ему пришлось бежать, причем вместе с ним город покинули врач и типограф, состоявшие при герцоге. Причины бегства неясны. Не знаем мы, и для чего понадобился Франциску типограф. Быть может, он собирался возобновить издательскую деятельность?! Много неприятностей доставили Скорине кредиторы его брата Ивана, торговавшего кожей; брат умер в Познани в июле 1529 г. Кредиторы требовали, чтобы Франциск уплатил долги Ивана, и, хотя просветитель и не отказывался сделать это, засадили его в тюрьму. Он был освобожден оттуда декретом польского короля и великого князя литовского Сигизмунда I. Отмечая заслуги ученого и издателя, король освободил его «на веки вечные от власти обыкновенного суда, воевод и старост». Последние годы жизни Франциск Скорина провел в Праге, куда его пригласил король Чехии Фердинанд. Здесь его трудами был создан один из первых в Европе ботанических садов. В одной из пражских хроник есть упоминание, что 2 июня 1541 г. во время пожара погиб «младенец Франтишек, сын покойного доктора Руса». Если этим доктором считать Скорину, нужно признать, что скончался он около 1540 г. Изданные Франциском Скориной книги широко распространялись на землях не только Великого княжества Литовского, но и Московской Руси. Упоминания о них можно встретить в переписных книгах монастырских библиотек. Среди владельцев изданий Скорины в XVI -XVII вв. были и частные лица— известные купцы и промышленники Строгановы, брестский мещанин Грицко Попович, ярославский купец Егор Третьяк Лыткин, смоленский бурмистр Артемон Семенович Жуков... По книгам этим учились не только читать, но и мыслить. Скорина, писавший о себе «аз... нароженный в русском языку», одним из первых на Руси понял общественную значимость книгопечатания, его непреходящую роль в политической и культурной жизни народа.


...Старый Вильнюс. Где-то здесь, на углу Большой и Стеклянной улиц, стояла каменица купца Якуба Бабича. 490 лет назад в ней основал типографию белорусский гуманист Франциск Скорина. В 1525 г. из ее стен вышла книга "Апостол", напечатанная кириллицей. Полвека спустя каменица Бабича стала собственностью другого торгового человека, Луки Мамонича. В ней появилась новая типография, основанная сподвижником московского первопечатника Ивана Федорова Петром Мстиславцем. Она также начала выпускать книги на русском и белорусском языках. По Большой и Субач улицам располагались дома Вильнюсского братства — общественной организации белорусского населения столицы Великого княжества Литовского, помещались его школа, которую иногда называли академией, и типография. Слава о них шла по Литве, Белоруссии, Украине, доходила до Москвы, до Балканских славянских стран. Невдалеке находилась иезуитская академия со своей типографией, а в сторону Заречья — типографии Даниеля Ленчицкого и Яна Карцана...


Март 1525 года. Для Франтишека встал вопрос, что теперь издавать? Если они истинные христиане, если их забота о душевном спасении и свете Фаворском, добродетели, христианской любви, согласии, то что ко всему этому человека может надежно поворотить, как не евангелия апостолов — Матфея, Марка, Луки, Иоанна. Скорина больше любит эту часть Библии, потому что в ней больше солнца, больше человеколюбия, нежели в старом Моисеевом законе — жестоком, мрачноватом, в бесчисленных кровавых пятнах от коварства, казней, измен, войн. Но что необходимо сегодня им, Бабичу и Скорине, прежде всего: или душевное спасение по Христу, или духовное совершенствование их соотечественников по евангелиям от Матфея, Марка, Луки, Иоанна, или что-то еще? Если бы их соотечественники не были уже христианами, не знали писания по рукописным книгам, то, возможно, весы размышлений Бабича и Скорины в виленском доме Бабича вблизи треугольной рыночной площади и качнулись бы в пользу исповедальных частей Нового завета — откровений Матфея и других апостолов. Но соотечественники Бабича и Скорины — виленцы, полочане, вся Русь в пределах Великого княжества Литовского — уже достаточно знали апостольские евангелия: со времени крещения Руси пятый век минул. Но вот как раз-таки с этим своим знанием и Моисеевых заповедей, и наставлений апостолов Матфея, Луки, Марка, Иоанна виленцы и полочане, с которыми у Бабича и Скорины были как шапочные, так и нешапочные знакомства, оставались все еще инертными, с не оформившимся окончательно самосознанием, не утвердившимися в принадлежности к новому времени и новому народу. И потому не добродушно-увещевательные части евангелия избрали Бабич и Скорина для печатания — ни Матфей, ни Лука не виделись им героями, которых надобно поднимать на щит, хоть, казалось бы, Лука мог уя;е тем импонировать Скорине, что отец Скорины такое же имя носил — был, как тогда говорили, тезоименный с этим святым, как бы получил от него благословение в жизни. И еще все дело решало то, что Скорина и Бабич были людьми действия, поступка. В печатании книг заключалось их действие, и то, что они стремились пробудить души соотечественников книгами своими, тоже являлось действием. Люди действия должны были и восславить действие, обратиться к герою прежде всего наиболее деловитому, целеустремленному, одержимому. И потому их героем, которому должно подражать, стал пе Матфей, не Лука, не Марк и не Иоанн, а апостол Павел и, следовательно, в поучение для других они взяли ту часть Нового завета, героем которой этот апостол был и где более всего посланий именно этого апостола — аж 14. Не два, как у апостола Петра, не одно, как у Иакова, а 14 — как знак чрезвычайной активности. И вообще книга про апостола Павла называлась не статично, как евангелия от Матфея, от Марка, от Луки, от Иоанна, а словно воплощала в себе само движение, порыв, пафос: «Деяния»! Миссионерство! Именно миссионерами и чувствовали себя в это время Скорина, Бабич, целиком жертвуя себя делу — самому для них высокому, неустанно пробуждая новый дух, в котором они видели теперь главный смысл «добра посполитого». «Деяния» были для Скорины и Бабича книгой Надежды. Надежды, что эту их книгу поймет не только полоцкое носпольство, по и кое-кто выше, что с нею начнется настоящее их единение книгой, «русчизной», божьим словом Руси на Литве, в Великом княжестве Литовском и всей православной Руси. К порогам сильных мира сего они не сумели пробиться, но их книга пробьется и ступит в замковые палаты.

И когда окажут помощь их книге, их делу сильные мира сего, то это и будет та победа их самих, их книги, их дела, которой они ждут. А что, может статься, они и сейчас обманываются, в то ни Скорина не хочет верить, ни Бабич, потому что они знают содержание «Апостола», потому что содержание «Апостола» такое, которое говорит: «Или... или...» Так неуж-то пе на сторону слова Белой Руси, не на сторону поспольства Белой Руси станут те, кто еще не стал, кто колеблется в нерешительности, как па распутье? «Станут! Быть такого не может!» — уверены Скорина и Бабич, как верят они, и особенно Скорина, что их объединение поспольства станет не чем иным, как живым воплощением — наконец-то! — раннехристианского идеала братства людей, коллективизма и деловитости. Монолит поспольства — это прежде всего. И они вроде бы на подступе к нему, к нему вроде бы рукой подать. А следующий шаг — к сильным мира сего. Ведь разве они не христиане, разве не их соотечественники?! ...Где впервые христиане стали называть себя христианами? В Антиохии. Не минул Антиохии апостол Павел, как и Иконии, Дервии, Листры, Писидии, Памфлии, Пергии, Атталии. Прошел он Финикию и Самарию, Сирию и Киликию, Фригию и Галатийскуго страну, Кипр и Македонию. Был он в Мисии и Вифииии, в Троаде и Самофракии, Амфиподе и Аполлонии, Афинах и Коринфе, и, наконец, в Риме. Шел апостол Павел пешком, в кровь сбивая ноги, плыл морем, и бури разбивали корабли, на которые он садился, и он чудом спасался из морской пучины, как и из темниц, куда его бросали не однажды, как и из городов, где его не однажды побивали камнями, не однажды спускали с городских стен в корзинах из-под винограда или в плетенных из виноградной лозы колыбелях. Библия есть Библия: в ней очевидно прославление чудес, которые вроде бы творил святой Павел или бог с небес, опекая своего пророка, когда каменные стены острогов перед ним расступались, стражники спали все глухим сном, а он выходил из очередного заточения без единой царапинки на лице. Однако не чудесами поражать полочан и виленцев было в замысле Скорины, когда он брался за печатание «Апостола», как чаще всего библейскую книгу «Деяний святых апостолов» называли. Уже говорилось, что Скорина не столько апостольство выпячивал, сколько проповедовал поступок, действие, прославлял активность, учил одержимости в слуя«еиии идее, пробуждал беспокойство и деятельность среди аморфных и бездеятельных — деятельность вплоть до самопожертвования, пример которой как раз и давал апостол Павел, когда говорил: «Да я ни на что не оглядываюсь и не дорожу своею жизнью, только бы с радостью окончить путь свой и служение...» Каждый, пожалуй, хотел бы окончить жизнь свою в Полоцке и здесь, в Вильне, в достойном служении, которое начал он, Франциск, в Праге, которое он, Франтишек, здесь, в Вильне, с Бабичем, с Онковым, с Одверником продолжают! Каждый?

А где тот каждый в Вильне, в Полоцке? И готов Скорина, подобно апостолу Павлу, повторить пророка Исайю с его словами: «Пойди и скажи народу этому: слухом услышите, и не уразумеете; и очами смотреть будете и не увидите». Ведь и впрямь: разве Полоцк и Вильна не слышали про его пражскую Библию, про «Малую подорожную книжку»? Не видели их? Но вот же многие, видев, как не видели и, слышав, как не слышат. И соглашается Скорина со словами того же Исайи: «Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем», — соглашается с этими словами Скорина, соглашаются с ними его друзья Бабич и Онков. Они не могут не согласиться с ними уже по той простой причине, что не сомневаются в пользе своих деяний, своего дела. Оби знают, что сомневающийся подобен морской волне, которую ветер поднимает и развеивает. Их объединяет с «Апостолом» общая мудрость, только уже не из «Деяний апостолов», а из послания патриарха Иакова, в самом начале которого тоже как будто бы формулой их поведения звучит установочная мысль: «...испытание вашей веры производит терпение; терпение же должно иметь совершенное действие...» Терпение — действие? Да, терпение — действие, ибо нужно претерпеть время глухоты и слепоты, вытерпеть его без сомнений и в надежде, что тому, кто стучится, открывают, что тот, кого будят, пробудится, кого зовут, отзовется, кого направляют, направится. И, печатая соборные послания Иакова, Петра, Иоанна и особенно все четырнадцать посланий Павла, Скорина, несомненно, понимал их как слова-призывы, слова-обращения Павла и Петра, словно дядек из Вильны или Полоцка, к люду посполитому Вильны и Полоцка, к сильным мира сего. С призывами, упреками, уговорами апостолов как бы сливал свой голос неапостол Скорина. Он — доктор, это значит — учитель. Так же с латыни и переводится на его родной язык слово «доктор». Вот он, учитель, и учит, а про служение люду посполитому — люду посполитому на пользу и славу, он писал уже вон как давно — на Старом Мясте в чешской Праге!.. И он, Скорина, учит. Может, лучше сказать, не столько учит, сколько, подобно апостолу Петру, «побуждает напоминанием» тех, для кого печатает новую свою книгу «Апостол». Побуждает, как Петр; увещевает, как в своем послании апостол Иуда; свои пожелания высказывает, как Павел, и так же умоляет о жертве — живой, святой — для разумного служения тому самому делу, которому привержен он. И, словами апостола Павла, Скорина готов поучать: «Отдавайте всякому должное: кому подать — подать; кому оброк — оброк; кому страх — страх; кому честь — честь». Честь отдавайте, само собою — докторам, учителям, честь книге, мудрости, мудрецам, книжникам. О, если бы это он с площадей вечевых Полоцка, Вильны, Витебска, Турова, Берестья читал во весь голос — вещал как Иаков: «Послушайте, братья мои возлюбленные!»; призывал как Петр: «Прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь». Любовь и между людьми подразумевает Скорина, и между народами, все еще мира не ведающими, и любовь к этой вот книге, которую он сам печатает, к этому люду посполитому, для которого печатает, к языку, на котором печатает, к письменам-буквам, которыми слова оттискивает. И главное — он, Скорина, вызывает на свет ту любовь, с которой начинается деятельность, приносящая плоды, успех.

Ведь недаром же у апостолов писалось об этом, и, если бы читал он вслух, ой как бы он подчеркивал своим высоким голосом, что если пробудились и бурлят в ваших сердцах добродетель, рассудительность, братолюбие, любовь, что если есть и умножаются они, то вы непременно вкусите успеха, пожнете плоды, а если нет у вас всего этого, тогда вы слепые. Потому, братья, больше и больше усилий, дабы сделать твердыми ваше намерение, ваше решение, ваш выбор. Намерения, решения, выбора, известно же, какого ждет от люда посполитого и сильных мира сего Скорина, как и Бабич, как и Онков, — намерения поддерживать их дело, книгу, идею братолюбия и замирения всей Руси посредством слова, — решения только такого, выбора только такого! Он, Скорина, — апостол, пророк? Да, только из провозвестников самых новых. Мы сегодня говорим: из апостолов Ренессанса; он же только еще осознавал, что из новых... Если б Скорина и впрямь па вечевой площади все, что мог проповедовать, проповедовал, со всей вечевой площадью, со всем городом, со всей округой думами своими вслух делился! Но пока что все это писалось, печаталось в полумраке бабичского дворика. Слова пока что ложились на листы местной бумаги. И стопки этих листов росли и росли, только что из-под печатного пресса вынутых, только что сшитых. Молчали стопки листов, молчал над ними и Скорина. Работа шла молча. Молча словами библейских пророков заклинал виленцев Скорина; молча словами тех же пророков умолял их, как новорожденных младенцев, возлюбить чистое слов молоко, стать живыми камнями, чтобы домом духовным себя возносить под небом. И в том заклинании, в той мольбе слышался не только ласковый, приглашающий тон. Временами просто гневным водопадом, а то и огненным вулканом обрушивал, низвергал Скорина па головы тех же виленцев и полочан слова самого безысходного отчаяния: «Нет разумевающего; никто не ищет бога; все совратилось с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного... Гортань их — открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их... Уста их полны злословия и горечи; ноги их быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях их; они не знают пути мира». И будь это не так, Скорина был бы спокоен. Но тут Скорина мог соглашаться и с патриархом Иаковом, что весь мир лежит во зле. А где истина, правда, справедливость? Где любовь? Апостол Павел за ним повторяет или он, Скорина, за апостолом Павлом повторяет, вопрошая: «Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего?» Скорина, конечно же, ищет мудреца, книжника, совопросника своего столетия, своего времени. «Не обратил ли бог мудрость мира сего в безумие?» Это была у апостола Павла цитата из Исайи. Приводил ее, оглядываясь вокруг себя в своем XVI столетии, и Скорина, также затрудняясь ответить, не одно ли и то же мудрость и безумие. И видел он над собой, над Великим княжеством Литовским, королевством Польским, Московской Русью, империей турок, — видел их властителей. И вновь задавал себе Скорина, как на полоцком Пожарище, вопрос: обладатели мудрости державной, вы и вправду обладатели мудрости державной? Но рядом со Скориной были не властители. Рядом с ним был посполитый люд, были бояре, владыки, епископы. И разве ж нет у тебя и к ним слова, апостол Павел, призывающего их говорить единое, чтоб не разделялись они больше, а все обнаружили общность духа и мыслей? Ведь на то же оно и слово, чтобы всякой мыслью, всяким познанием дух обогащать. Вот в чем надежда. Кто пашет, должен пахать с надеждой, кто молотит, долями молотить с надеждой. И вновь Скорина мыслит мыслью апостола Павла, и вновь его словами переубеждает Бабича, Онкова, когда тех начинает одолевать сомнение. А чтоб его уверенность сполна передалась друзьям, Скорина открывает «Апостола» и вновь же читает послание Павла к коринфянам, которое вновь же звучит и как послание виленцам и непосредственно Бабичу и Онкову: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, по не отчаиваемся; мы гонимы, по не оставлены; низлагаемы, но не погибаем». Первою верой Скорины было то, что не покинут он и его друзья богом, но горела в нем и неукротимая, бурлила, как лава в вулкане, жажда быть не оставленным поспольством, не отринутым успехом, удачей и, наконец, победой. О, если бы это осуществилось, произошло, отбросив в сторону всякую злобу, зависть, всякое коварство, криводушие, всякое лихоречие!.. Мы ждем, ждем, говоря словами апостола Петра, нового неба и новой земли, на которых живет правда, ждем под своими старыми небесами, на своих древних землях Вильны, Полоцка, Витебска, Турова, Менеска, Берестья!.. Но мысли Скорины вновь и вновь возвращаются к тому, что разделяло и разделяет, отгораживало и отгораживает человека от человека, город от города, землю от земли. И Скорина здесь как бы приглашает читать послание Иоанна о них. М ы и они — вот еще одна формула проклятых перегородок, ненавистного итога: «Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши». О, «Апостол»! Ты — надежда Скорины, ведь неужели, прочитав это, можно по-прежнему оставаться глухим, слепым, немым?! Нашенский неужели станет ненашенским? Неужели не почувствует зова предков, крови, слова, в котором родился и с которым отправился в мир?! Скорина знает много, Скорина знает историю. Кто-кто, а уж он-то знает, как обретали владычество сегодняшние магнаты, как писарь Сапежка становился Сапегой, потомки Тышки — Тышкевичами, Ходки — Ходкевичами; а от какого-нибудь Федка начинались родословные князей Вишневецких, Збаражских, Порицких, Воронецких... Неужели они согласятся с притчей того же Осии: «Не мой народ назову моим народом, и не возлюбленную — возлюбленною»? Это счастье Скорины, что здесь, в Вильне, рядом с ним Бабич, Онков, и в деле его ему неведомо одиночество. Слава богу, неведомо. Долой пророчество: «Остался я один, и моей души ищут». Не ищут. Не один я. И не трое уже нас, и не четверо — больше! Трудимся! Побуждаем! Печатаем «Апостол»! Для добра посполитого, которого жаждем, добиваемся. И ежели бог за нас, то кто супротив пас?! Мы благодарны богу, что он избрал нас, вразумил нас, дело нам в руки вручив, слову печатному научив. А неблагодарных богу обесчестим, сердца их помраченные наполним из огромной чаши слова отчизненного. Слово — бог! Скорина согласен с тобой, апостол Иоанн. Слово — бог, ибо слово есть мудрость изреченная, справедливость, свет, божье деяние, начало согласия и мира под небесами!.. Скорина не был бы Скориной, не возьми он сейчас для печатания «Апостол». Скорина не был бы Скориной, если бы, как мечом, не ударял в сердца соотечественников и современников словами, которые сегодня называют ключевыми. И это, право, одно наслаждение — взглянуть сегодня на чудо ключевого слова в «Апостоле»: народ, вера, добро, целомудрие, любовь, старание, истииа, слово, надежда, закон, опыт, дух, дело, учение, учитель, мудрец, книжник! И как бы только с большой буквы приглашают себя писать сегодня эти ключевые слова «Апостола» — только с большой. Ведь они — смысл того, что проповедовал Скорина; ведь они — высокие имена того, к чему стремил он взор и душу своих читателей; ведь они — первичные для Скорины понятия души человеческой как света Фаворского, как святости, евангелия, откровения. А в эмоциях, которые Скорина в «Апостоле» обнаруживает и тоже в радении своем акцентирует, преобладало то, что несло в себе отрицание — с частицей «не»: «не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих»; «ни серебра, пи золота, пи одежды я ни от кого не пожелал»; «не для гнусной корысти, но из усердия» дело свое делаем; «никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя»; «быть служителями... не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворим». И общий вывод, который делал Скорина по напечатании «Апостола», был один: «Итак, каждый должен разуметь нас...» С этих слов начинался четвертый раздел первого послания Павла к коринфянам, и в этих же словах нашла самое точное выражение новая надежда Скорины и его друзей на успех великого их дела. А бескорыстие и усердие становились теперь не только девизом на некоем перевале, конкретном этапе его жизни, но и одной из главных формул всей жизни его вообще. От чего она, эта формула, пошла, от кого? Что от апостола Павла, понятно. По прежде всего от самого дела, которому всей душой отдался Скорина. И как только «Апостол» был им напечатан и тяжелый фолиант первой переплетенной уже книги — в свежем, поблескивающем окладе — лег на стол в светлице Бабича, радостный Скорина, обращаясь не то к хозяину светлицы, не то вообще ко всей Вильне и ко всему Великому княжеству Литовскому, с торжеством иромолвил, как бы повторяя вслед за апостолом: «Так пусть же, пока жив род человеческий, гнусным будет гнусное! Слава дерзновенности, одержимости, усердию!..»



Листая старые книги

Русские азбуки в картинках
Русские азбуки в картинках

Для просмотра и чтения книги нажмите на ее изображение, а затем на прямоугольник слева внизу. Также можно плавно перелистывать страницу, удерживая её левой кнопкой мышки.

Русские изящные издания
Русские изящные издания

Ваш прогноз

Ситуация на рынке антикварных книг?