RARUS'S GALLERY

20 л.л. рисунков. Портрет, жанровые сцены и костюмно-этнографические сцены из жизни эстонцев, прибалтийских немцев, латышей и местечковых евреев. 17 акварелей и 3 карандашных рисунка. В п/к переплёте эпохи с богатым тиснением золотом и блинтом на крышках и корешке. Oblong. 23,5х30,5 см.

120000 руб. 

По-немецки: von Pezold, Carl August Georg Wilhelm (28 Jul 1794 - 28 Feb 1859 Sankt Petersburg, Russland). Карл-Георг-Август Иванович Пецольд (1794—1859). Август Георг Вильгельм Пецольд (1794-1859) - немецко-прибалтийский живописец, ученик Академии художеств Берлина и Вены, с 1817 по 1820 год был в Риме, где примыкал к кругу "назарейцев". Он работал в Париже и Лондоне, позднее в Риге, Дерпте и Ревеле (1836-1842). Учитель рисования Ревельской гимназии.  С 1842 года А.Г.В. Пецольд жил в Петербурге. Он был автором портретов, религиозных сюжетов и жанровых сцен из народной жизни. В 1839 г. Академией Художеств дано звание свободного художника за портрет с натуры; в 1856 г. признан «назначенным» за представленный собственный портрет. (Кондаков).  Известен Пецольд и, как архитектор. Он автор проекта дома П.В.Неклюдова-А.С.Норова на ул. Некрасова в Санкт-Петербурге. В России произведения этого художника крайне редки. А. В. Пецольд вошёл в историю живописи прежде всего как неплохой портретист.

Портрет импровизатора Кизеветтера – яркое тому подтверждение. Об искусстве публичного чтения литературных произведений известно немногое. В 20-х годах XIX в. это искусство уже существовало отдельно от театра. Его представители появились в светских салонах и при дворе (А. А. Плещеев), писатели читали и даже импровизировали свои сочинения, как А. Мицкевич. В Петербург наезжали и иностранные артисты. Один из них, итальянец-импровизатор, изображен Пушкиным в «Египетских ночах», хотя автора занимали при этом скорее общественно-этические проблемы, чем манера произнесения стихов. Впрочем, из текста повести видно, что искренность чувства составляла для Пушкина важнейшее условие воздействия поэзии на слушателей. Интерес к искусству декламации отразился в дневнике Пушкина. Под датой 17 декабря 1833 г. поэт записал: «Вечер у Жуковского: немецкий amateur, ученик Тиков, читал „Фауста“ — неудачно, по моему мнению». Комментаторы не могли удовлетворительно объяснить эту запись, не располагая никакими другими прямыми свидетельствами об этом вечере и выступавшем на нем немецком артисте: дневник Жуковского за этот период не сохранился. Только В. Ф. Саводник в подготовленном им издании пушкинского дневника привел слова П. А. Плетнева, косвенно указывающие на то, что артистом-любителем, которого слышал Пушкин, мог быть некто Кизеветтер. В настоящее время удалось получить дополнительные сведения о немецком чтеце, выступавшем на вечере у Жуковского. Действительно, в начале декабря 1833 г. в Петербурге появился актер, носивший указанную фамилию. «Северная пчела» сообщала: «На сих днях приехал в Петербург молодой немецкий декламатор г-н Кизеветтер, сын славного лондонского скрипача и племянник не менее знаменитого берлинского профессора. Г-н Кизеветтер с большим искусством читает драматические пьесы, выражая голосом и движениями лица все оттенки разговора, чувств и страстей действующих лиц. Хороший чтец может передать гораздо с большим успехом драматического автора, нежели посредственные актеры. Нам писали из Риги и из Дерпта, что он имел там большой успех. Особы, слышавшие здесь чтение его (из трагедий Шиллера, Гёте и Шекспира, по переводу Шлегеля), равномерно отдают справедливость его дарованию и искусству». В таком же рекомендательном тоне писала о Кизеветтере немецкая «Sankt-Petersburgische Zeitung», но здесь автор заметки о нем делился с читателями уже собственными впечатлениями: «Мы имели возможность присутствовать на чтении многих сцен из Гёте, Шиллера и Шекспира, устроенном г-ном доктором Кизеветтером по просьбе избранного круга любителей искусств...». Через несколько дней чтение Кизеветтера услышал Пушкин. Гастроли немецкого декламатора в Петербурге зимой и весной 1833—1834 гг. были довольно интенсивными. В столичном «свете» возникла, по-видимому, мода на него, подобная той, о которой иронически говорил Пушкин устами одного из героев «Египетских ночей». Позднее, уже после смерти Пушкина, в начале 40-х годов, Кизеветтер снова посетил Петербург. Он возобновил старые знакомства в литературных кругах и даже пытался расширить свой репертуар, включив в него произведения русских писателей — разумеется, в немецком переводе.

Так, 21 февраля 1841 г. Кизеветтер писал В. Ф. Одоевскому: «Осмеливаюсь представить вам перевод сочинений Пушкина с просьбой сообщить как можно скорее ваше мнение, подходит ли он для чтения перед обществом». К этому периоду относится газетная заметка, подтверждающая предположение, что Пушкин в свое время слушал именно Кизеветтера. «В обществе Гёте и Тика, — писала газета, — он познакомился со всеми сокровищами немецкой литературы и своим необыкновенным умением показывать ее красоты приобрел себе известность и друзей. Слова Гёте, сказавшего ему: „С вашим Мефистофелем вы можете путешествовать“ («Auf Ihren Mephistopheles können Sie reisen»), будут повторяться всеми, кому только доведется услышать, как г-н доктор Кизеветтер читает сцены из „Фауста“». Достоверность этих сведений сомнительна, однако важно отметить, что декламатора считали учеником Людвига Тика, и Пушкин, как мы видели, разделял общее мнение. Выдающийся прозаик и поэт, один из основателей немецкого романтизма, Тик был также знаменит своим искусством читать литературные произведения. Его дрезденские вечера чтения пользовались известностью за пределами Германии. Среди русских посетителей салона Тика, оставивших записи о его манере чтения, были Жуковский (слушал в 1821 г. «Макбета» и «Гамлета»), Александр Тургенев (слушал Шекспира в 1827 г.), Греч (слушал «Принца Гомбургского» Г. Клейста во второй половине 30-х годов). С Тиком встречались и другие литераторы, которых знал Пушкин, — В. К. Кюхельбекер, переводчик А. Дитрих. Слушатели Тика отмечали выразительность его чтения и вместе с тем некоторую сдержанность чувств, отсутствие патетики, что было воспринято, например, Жуковским как недостаток. Едва ли Пушкину не понравилось бы чтение такого рода. Но, не слыша непосредственно Тика и относясь к немецкому романтизму в целом с известной долей предубеждения, Пушкин не имел оснований не доверять слухам о том, что Кизеветтер якобы читает в манере Тика. В действительности, однако, немецкий декламатор читал совершенно иным образом. Кизеветтер не мог удержаться в пределах меры и вкуса своего предполагаемого «учителя» и декламировал, по всей очевидности, так, как у немецких актеров среднего уровня принято было произносить стихотворный текст, — аффектированно, с преувеличенными жестами и мимикой. «Внутреннее чувство владеет его пульсом, глаза его вращаются, лоб в сильном движении; это — мастер мимики, живописного языка души», — писал о Кизеветтере немецкий рецензент, слова которого сочувственно цитировала «Dörptische Zeitung» в 1833 г. Петербургская печать тоже обратила внимание на эти особенности декламации Кизеветтера, но во время вторичного появления артиста в столице такая чрезмерная «выразительность» начала уже вызывать осуждение. Неизменно точный в своих характеристиках, Пушкин оценил чтение декламатора как любительское, уловив в нем отсутствие глубины, профессионального мастерства намного раньше, чем это понял рецензент петербургской газеты. Любительская профанация «Фауста», усугубленная музыкальным сопровождением, могла только оттолкнуть Пушкина. Усиленная мимика Кизеветтера отнюдь не способствовала пониманию поэзии Гёте. Единство мысли и слова, присущее Гёте, требовало именно той гармонической манеры чтения, к которой стремился Пушкин.

Вернёмся к Эстонии и обратимся к её истории школы и образования, поскольку именно в этой области началась активная деятельность местной аристократии на поприще развития культуры маленькой прибалтийской страны. С конца XVII века обязанность содержать крестьянские школы возлагалась на местное духовенство и помещиков. Общими усилиями протестантской церкви, сельских общин и дворянства была создана сеть начальных школ, в результате чего чрезвычайно высоко поднялся процент грамотности. В Эстонии, вошедшей в состав Российской Империи, продолжала существовать независимая от всероссийской системы сеть народных школ; по решению местных органов управления помещики строили и содержали их в каждом своем имении. По законам 1816 и 1819 гг. крестьяне Эстляндской и Лифляндской губерний освобождались от крепостной зависимости, одновременно вводилось и обязательное начальное образование в приходских и волостных народных училищах.

К концу XIX века уровень грамотности в Прибалтийских губерниях составлял более 95%, тогда как в среднем по России этот показатель не превышал 30-40%. Во второй половине XIX века по примеру Прибалтики подобные частные бесплатные народные училища, воскресные школы стали создаваться и в России. Заботами прибалтийских немцев в XIX веке начала формироваться и местная художественная жизнь, т.н. художественный мир (art world), включающий в себя, помимо художников и зрителей, еще и галереи, музеи, критику, коллекционеров и, конечно же, меценатов. Первая художественная выставка состоялась уже в 1798 в Таллинне, в Тарту это произошло несколько позже, в 1835 (для сравнения, первая выставка в Риге - в 1820, а в Хельсинки - в 1845). Культурную жизнь Таллинна конца XVIII - начала XIX века заметно оживил театр, основанный драматургом А. фон Коцебу. Заметную роль в развитии художественной культуры Таллинна сыграло открытое в 1842 году Эстляндское литературное общество (Estlдndische Literдrische Gesellschaft), в числе учредителей которого и два художника - А. фон Пецольд и Карл Вальтер. Это было место встреч и общения прогрессивной интеллигенции, в чей круг интересов с самого начала входило и изобразительное искусство. При обществе организовали художественный отдел, с музеем, известным впоследствии под названием Провинициальный. Его руководителем стал активный культурный и общественный деятель, художник и публицист Лепольд фон Пецольд. Общество устраивало публичные лекции по вопросам искусства, выставки, как произведений старых мастеров, так и современных прибалтийских художников, привлекая для их пропаганды местную прессу. Художественная сфера неизменно соседствовала с благотворительностью. Одной из функций демонстрации искусства считалась социальная помощь, все сборы и доходы от  выставок, вечеров, лотерей шли на благотворительные цели: на помощь бедствующим семьям, погорельцам или пострадавшим от недорода крестьянам.

Перечислялись средства также через кассу Эстонского Общества взаимной помощи на реставрацию церкви Нигулисте, на строительство лепрозория и т.д. Такая целевая направленность, очевидно, оправдывала художественные мероприятия в  глазах неискушенной и узкопрактичной публики того времени, привлекала большее количество зрителей, приучала их к искусству.  Эстляндскому литературному обществу принадлежит и честь учреждения первой в Эстонии художественной стипендии - стипендии Шиллера (1859), предназначенной для поддержки одаренных молодых людей. Стипендиатами в период от 1868 до 1898 стали художники  Г. фон Бохман, Г. Козаковски, Г. Вальтер, Р. Хартиг, М. Грюн, Т.Э. Апфельбаум, Т. Гутман, будущий профессор искусствоведения Г. Дехио и другие. Стипендия позволяла получить образование за границей, познакомиться с художественным  наследием разных народов, совершенствовать свое мастерство. Другая подобная стипендия основана в середине XIX века Стефаном фон Виллебуа, отцом известного прибалтийского скульптора Франца Карла фон Виллебуа. Стипендия легата Виллебуа оказала неоценимую услугу в становлении художницы Юлии Вильгельмины Хаген-Шварц и первого эстонского скульптора Аугуста Вейценберга. Щедрое обеспечение позволило дочери художника Аугуста Хагена получить художественное образование в Дрездене и Мюнхене, много путешествовать. Вейценберг был стипендиатом легата Виллебуа дважды - во время учебы в Петербургской Академии художеств с 1865 по 1868 (по рекомендации П. фон Унгерн-Штернберга) и в 1870 для продолжения прерванной учебы, теперь уже в Мюнхене. Начинающих художников поддерживали целые семьи меценатов. Так, плату за обучение и проживание замечательного эстонского художника Пауля Рауда вносила баронесса Наталие фон Уэкскюлль, жена коллекционера барона фон Уэкскюлля и сестра барона Александра Штиглица, крупного банкира и железнодорожника. А в известном Училище технического рисования Штиглица учились многие эстонские художники, так как его стипендиальный фонд давал возможность получить художественное образование. Единственным условием баронессы было, чтобы работы художника одобрил ее духовник, учитель церкви Олевисте Трауготт Хаан. Брат Пауля, Кристьян Рауд, смог учиться в Петербурге, Дюссельдорфе, а затем в Мюнхене во многом благодаря средствам, выделенным бароном Мейендорфом. Другой художник, Тынис Гренцштейн, посещал Дюссельдорфскую академию при материальной поддержке госпожи О. Поповой (урожд. Барановой). Как правило, состоятельные интеллигентные люди того времени Эстонский народ разделял судьбу латышского народа.

Господствующее положение занимали немецкие бароны и буржуазия. Коренное население — эсты могли заниматься только «низменными» профессиями или арендовать землю после освобождения крестьян (1816—1819), получивших личную свободу без земли. Поэтому национально-освободительное движение в Прибалтике, по существу, всегда связывалось с крестьянским вопросом, что и наложило свой отпечаток и на характер эстонского изобразительного искусства, особенно во второй половине 19 в. В начале столетия научно-общественная и литературно-художественная мысль в Прибалтике развивалась преимущественно в стенах Дерптского (Тартуского) университета, главный корпус которого (1803—1809), анатомический театр (1805) и здания других факультетов были выстроены по проекту архитектора И. Краузе в стиле классицизма. Классицизм господствовал не только в архитектурном облике городов и усадеб Эстонии первой половины 19 в., но и в памятниках монументально-мемориального характера работы русских мастеров — таковы памятники Барклаю де Толли скульптора В. И. Демут-Малиновского в Иегависте (1818— 1823) и в Тарту (1846). Основанная при университете школа рисования (1803— 1893) под руководством ее первого учителя — мастера портретной гравюры Карла Зенфа (1770—1838) выпустила поколение художников, искусство которых в основном было связано с культурой господствующих классов, идеализировало феодальное средневековье или носило этнографический характер, отражая быт эстонских крестьян. Правда, реалистическими поисками отмечены отдельные работы В. Крюгера, А. Пецольда и некоторых других художников.